«Одиссея». Песнь восемнадцатая
Женихи приободрились, предвкушая весёлое зрелище. Ир же, распаляясь всё больше и больше, закричал: «Я выбью ему все оставшиеся зубы! Ну, иди сюда, старик, если ты такой смелый!» — и ударил Одиссея в правое плечо…мгновение… и Одиссей ответил сильнейшим ударом как раз под правый глаз Ира. Раздался хруст сломанной кости, и Ир рухнул наземь. В зале стояла полная тишина — женихи застыли в изумлении. Одиссей же, ухватив Ира за ногу, потащил его из залы. —
— Так-то будет лучше, Ир, приговаривал Одиссей, прислоняя нищего, ещё не пришедшего в себя, к стене, — займись-ка лучше делом — позаботься о свиньях и собаках! Одиссей вернулся в залу. Женихи встретили его возгласами, в которых смешались злоба, восхищение и досада.
Одиссей, не оглядываясь, уселся на своё место и вернулся к прерванной трапезе. Кое-кто из женихов стал поддразнивать нищего, желая спровоцировать его на ответ, оскорбить. Но неожиданно на пороге появилась прекрасная и гордая Пенелопа. Разговоры тотчас утихли. Все взоры устремились на царицу. Она казалась ещё прекраснее, чем всегда, благодаря волшебству Афины. Она казалась самой достойной из всех земных женщин. И каждый в глубине души надеялся, что её взгляд остановился именно на нём. Но Пенелопа подошла к Телемаху.
— Сын мой, мне сказали, что здесь обижают и оскорбляют чужеземца. Какое бесчинство творится под крышей благородного Одиссея!
— Матушка, отвечал ей Телемах, ничего не могу поделать с сидящими за нашим столом и чувствующими себя здесь хозяевами.
И тогда поднялся со своего места Эвримах:
— Да, Пенелопа, мы и вправду доставляем тебе много неудобств, ибо нас здесь слишком много, но, продолжал он, ты так прекрасна, что нас здесь слишком мало, чтобы выразить восхищение твоей красотой!
Кто-то засмеялся, но Пенелопа тотчас нашлась:
— Ну уж нет! Вы противны мне, вы так жалки и ничтожны в своей низости и алчности! Вы говорите, что я должна выбрать себе мужа среди вас, но вы бессовестно едите и пьёте в моём доме. Вы говорите о своих чувствах, но оскорбляете меня в моём же собственном доме!
Ответом послужило молчание. А Одиссей, забившись в свой угол, чувствовал как колотится сердце: нет, не забыла его Пенелопа, возлюбленная супруга. Да, ради такой женщины, как Пенелопа, стоит страдать и терпеть унижения!
Женихи, поражённые поведением прекрасной царицы Итаки, оправившись от оцепенения, начали наперебой предлагать ей взглянуть на их дары. Пенелопа молча посмотрела в их сторону взглядом, не выражавшим ничего, кроме ледяного презрения, и удалилась в свои покои.
Наступил вечер. Этот день прошёл так же, как и сотни других дней, когда женихи ели, пили и развлекались за счёт того, кого, как они считали, уже нет в живых, и кому никогда уже не вернуться.
Зажгли огромные светильники. Одиссей переходил от одного жениха к другому, прося подаяния. И когда он оказался перед Эвримахом, тот, под общий смех, сказал:
— Послушай меня, нищий! Быть может, ты не против поступить ко мне на службу? Или тебе больше нравится выпрашивать милостыню? Ну же, говори!
— Эвримах, — отвечал Одиссей, чуть помолчав, ты не осмелился бы со мной так разговаривать, окажись мы на поле боя, а не здесь, где ты — среди друзей! Если бы здесь очутился Одиссей, то эта широкая дверь показалась бы тебе слишком узкой — так поспешно бросился бы ты бежать отсюда! Побледнев при этих словах, Эвримах схватился за скамейку, и, как Антиной, запустил ею в Одиссея.
Но удар не был точным, и скамейка угодила не в Одиссея, а в слугу. Удар оказался настолько силён, что юноша без чувств упал наземь. Страсти накалились и в этот момент один из женихов закричал:
— Прекратите! Этого ещё не хватало! Мы что, безумцы, будем ссориться друг с другом?!
— Вы и есть самые настоящие безумцы! — воскликнул Телемах. Сердца ваши, как и ваш мозг, отравлены вином! Самое лучшее для вас — проспаться хорошенько!
— Что ж,согласился один из женихов, — пожалуй, Телемах прав! Мы, возможно, хватили лишнего. Давайте-ка опрокинем по последнему кубку, а потом каждый отправится устраиваться на ночлег туда, где ему больше нравится.
На том и порешили. При свете догорающих свечей женихи выпили по последней чаше, а затем побрели к своим колесницам. И дворец погрузился в тревожную тишину. Когда последняя колесница умчалась с царского двора, Одиссей обернулся к Телемаху.
— Давай же быстрее, сынок! — сказал он, указывая на развешанные по стенам копья, мечи, шлемы и щиты. — Нужно всё это убрать и поскорее. Отошли слуг, мы сами должны позаботиться обо всём! Если вдруг женихи спросят, куда делось оружие, ты ответишь, что отослал его начистить до блеска, потому что здесь оно потускнело. Без лишних слов Телемах подчинился, и вдвоём они перенесли оружие в тайник, о существовании которого женихи и слыхом не слыхивали. — А сейчас оставь меня, пожалуйста, Телемах, — обратился к сыну Одиссей, — я слышу, что сюда спускается твоя матушка, и хотел бы поговорить с ней наедине.